Алексей Жамнов: Я воспитанник «Динамо», от этого никуда не денешься

В пятницу под своды «Лужников» был поднят именной стяг Алексея Жамнова. Олимпийский чемпион 1992 года сейчас генеральный менеджер «Витязя», но в душе – всё равно динамовец.

 

- С вами последние годы, в основном, только о драках разговаривают?

- Да. Ну, хотя почему, не только о них. О потасовках обычно речь идет до и после матча с Омском. О моей динамовской карьере вспоминают нечасто, может быть, только когда я приезжаю на радио или на ТВ, тогда звонят болельщики в студию, спрашивают о «Динамо». А у меня этот клуб остался в душе. Всё-таки я воспитанник бело-голубых, от этого, как говорится, никуда не денешься. «Витязь» не попадал в плей-офф, тогда в последнее время я приезжал в «Лужники», смотрел, как играет «Динамо». Конечно, хочется, чтобы ребята выиграли Кубок Гагарина. Всё-таки традиции клуба нужно продолжать.

- Как вы сами пришли еще к Кремлёву в СДЮСШОР?

- Вообще первым человеком, который привел меня в хоккей, был мой отец. Он и брат, можно сказать, давали мне хоккейные уроки в дворовой команде. А потом уже Балашов Юрий Архипович увидел меня и взял в «Динамо». Там меня воспитывал Кремлев, затем подключился еще и Васильев. Я уже был в динамовской структуре.

- Кремлев, кстати, несколько десятилетий спустя по вашей инициативе в «Витязе» оказался?

- Скорее всего, да.

- А помните как он отправил вашу группу в школу, а на уроки никто не пришел…

- Когда все уехали ко мне, в футбол играть? Да, это, по-моему, седьмой или восьмой класс был. У нас контрольная какая-то должна была быть, я уже не помню по какому предмету. Мы поехали ко мне домой, посмотрели телевизор, съели там всё, что можно было, и пошли на улицу мяч гонять. А вечером отправились на еще одну тренировку.

- Какие были последствия?..

- Меня после этого инцидента с назначения капитаном сняли. Не помню, но, наверно, было обидно. Мы еще были дети, многого не осознавали, не понимали всей ответственности.

- Ощутили ее в полной мере, выйдя первый раз на лед за команду мастеров «Динамо»?

- Да. Волновался тогда, потому что молодой еще был, можно сказать «сопляк».

- Какое-то время вы уступали и по физическим показателям?

- Да. Но это было в спортивных лагерях. Меня там чуть-чуть щадили, нагрузку немного другую давали. Но мне было тяжело тоже, как и всем. Все ведь разные: одни раньше взрослеют, другие чуть позже. То же самое и по физическому состоянию: кто-то крепнет быстрее, кто-то – немного медленнее. Поэтому здесь нужно внимательно смотреть, чтобы не загубить игрока.

- Кремлев это всё с вашим рыжим цветом волос связывает.

- Не знаю - не знаю, я не задумывался.

- Со знаменитой динамовской «общагой» вас что-то связывало?

- Она на водном стадионе была, там жили приезжие хоккеисты. Например, из Литвы, из Казахстана. Ну, к ребятам я заходил, конечно, частенько. И бассейн у них посещал.

- За что вас Игорь Николаевич Тузик в часть отправлял?

- За нарушение спортивного режима… Можно сказать так.
- Бывало то есть?..

- Да. Раньше же все сидели на базе, молодых вообще очень редко отпускали, потому что семей не было. Женатым давали возможность съездить домой на выходные. А мы всё время проводили вместе, и если получалось куда-то выбраться, конечно, у нас случались всякие инциденты. Николаич как раз за этим следил.

- Он вообще довольно-таки строгий тренер.

- Да, Николаич, с одной стороны и гайки закручивал, а с другой – пытался сделать из нас более дисциплинированных игроков. Я, честно говоря, ему признателен. Мы до сих пор дружим. Он такой… Настоящий человек. Всегда готов оказать помощь. Наверно, это было здорово, что на тот момент, когда я пришел в команду мастеров, Тузик там находился.

- При Васильеве в «Динамо» вы, наверно, не скучали?.. С его чувством юмора-то.

- Иванович, да, веселый человек. И в поездках Васильев рассказывал истории из своей хоккейной жизни. Мы слушали, открыв рот. А самое запоминающееся время в «Динамо» - когда пришел Юрзинов, он больше доверял молодым, появился шанс играть. Потому что при Юрии Ивановиче Моисееве, как раз появились новые правила: два «масочника» в сезоне, и я больше сидел на лавке. А с Юрзиновым уже стал играть. И суперсерию, когда мы в НХЛ летали, я провел, получил опыт. И вообще интересно было. Тогда другое время было, другой менталитет. Я помню даже, у нас была тренировка, у молодых ребят, Хайдарович закончил, собрал нас и стал задавать вопросы каждому. Спросил меня: «А ты чего хочешь?» Я ответил: «Хочу играть в сборной». Это у меня как-то в памяти осталось. Хотя уже не помню, почему именно начался этот разговор. Может, потому, что мы плохо тренировались. А Билялетдинов отвечал за молодежь.

- А когда Могильный уехал, поняли, что появились еще варианты?..

- Да, это был первый толчок. Потом Серега Федоров бежал, это при мне было на Играх Доброй воли в 1990 году. После этого все захотели уехать в НХЛ, стало понятно, что удерживать уже бесполезно.  Я думаю, мы нашли какой-то компромисс. Тогда, насколько я помню, президентом был Стеблин, у меня была договоренность, что я сезон доиграю, и после Олимпиады меня отпустят.

- У вас в этом плане всё удачно получилось.

- Можно сказать, что да, я попал в то время, когда спокойно всё проходило. А если вспомнить, как Фетисов уезжал, правильно? Он в армии служил, я помню передачу смотрел, как он ходит в военной форме в части. Человек, в принципе, выступал много лет за свою страну, много чего выиграл, добился, а отпускали его очень тяжело.

- Как вы выдерживали тренировки Моисеева?

- Тяжело. Это же тарасовская школа. Неиграющий состав, молодежь, в моем лице, тренировалась очень сильно: со всеми группами и еще дополнительно, то есть по три раза в день. Может, это и к лучшему было, какой-то фундамент нам заложили уже тогда.

- Маринин говорил, что Моисеев просто издевался.

- Ну, жестко было, да. И с бревнами мы бегали, и через барьеры прыгали. Я помню даже, как-то Толя Семенов прыгнул через два барьера и ребро, кажется, себе сломал. - В демократичной НХЛ такого видеть не могли?

- Я там вообще не знал, куда себя деть поначалу. В НХЛ ты принадлежишь сам себе. То есть ты потренировался и после – весь день делаешь, что хочешь. Пришлось, конечно, привыкать к этому. И еще, естественно, тяжеловато было первый год без знания языка.

- Морозов, к примеру, путал слова, когда только приехал, его неправильно понимали.

- Поначалу со всеми так. Главное, как мне объясняли ребята-североамериканцы, это не стесняться, говорить – тебя поймут. Первое мое общение было просто набором слов. А в ресторане я ел всё время салат «Цезарь» и стейк, потому что больше никаких названий блюд не знал. Потом выучил слово «fish», стал заказывать рыбу.

- А как вы за океаном до бесед с психоаналитиком дошли?..

- Случайно получилось. Меня остановили в нетрезвом состоянии за рулем. В Америке есть правила, что раз поймали, ты должен проходить там или социальные работы, или беседы с психоаналитиком. Там сидит группа: десять-пятнадцать человек. Психоаналитик с ними разговаривает, показывает видеозаписи: всякие случаи, происходившие с нетрезвыми людьми. Я посмотрел один раз и потом позвонил своему адвокату, попросил, чтобы мне устроили встречи один на один, потому что в группе я себя неловко чувствовал: все брали автографы, обращали внимание на меня.

-Встречи тет-а-тет вас «вразумили»?

- Мне повезло. Нормальный мужчина попался, мы с ним все четырнадцать часов просто про жизнь разговаривали, этот психоаналитик во Вьетнаме воевал. Конечно, я был не прав, что оказался в нетрезвом состоянии за рулем. Ну, все ошибаются. У каждого свои тараканы в голове.

- Из-за них вы в какой-то момент в НХЛ были неугодны ни болельщикам, ни прессе?

- Это было, когда меня обменяли на Реника. Публика его очень любила, а у него не сложились отношения с владельцем клуба. Поэтому, когда произошел обмен, я чувствовал негативное отношение со стороны болельщиков и прессы, было тяжело. Но через некоторое время всё стало на свои места. Изначально конкуренция в НХЛ была очень большая: если ты такого же уровня, как канадец, то предпочтение отдавали, конечно, игроку страны кленового листа, чем любому европейцу. Поэтому каждый там переживал за свое место. Приходилось перестраиваться. Года мне хватило. Мы уже осознавали всю ответственность. За океаном я начал думать уже совсем по-другому: понимал, что хоккей – это моя работа, мой хлеб.

- Последняя травма – самый большой шок в вашей жизни?

 - Конечно. Ты изначально понимаешь, что твоя карьера не будет продолжаться всю жизнь, но когда я получил травму, осознавал, что еще от силы сезона три-четыре поиграю, я как раз только подписал контракт на три года. Но когда мне сказали, что надо уже завершать карьеру, я впал в шоковое состояние. Просто я не думал, что так быстро закончу.

- Скоро пришли в себя?

- Когда вернулся в Россию к родным и близким, к родителям, залечил травму. Это вообще был такой непростой период: у меня еще случился развод. Всё сказывалось. Но потом, я, наверно, просто осмыслил, что жизнь продолжается, надо смотреть вперед, думать о будущем, как дальше жить.

- Андриевский, когда закончил играть, впервые узнал, что такое быт.

- А я к нему привык за океаном. Это, возможно, в России в бытовом плане за игрока много чего делали, а в НХЛ – нет. Ты должен там, например, снимать квартиру или покупать дом, то есть для меня это всё было обыденно. Вот Сашка Андриевский стал тренером, я знал, что я им быть не хочу и не буду. Это не мое. Когда мне предложили вернуться в «Витязь» и стать генеральным менеджером, я тоже всё взвешивал. Но решил попробовать, посмотреть, окунуться в эту кухню.

- Уже комфортно в ней?

- Первый год было тяжеловато. А сейчас я уже всё знаю: что мне можно делать, а что – нельзя.

- На лед хочется?

- Может, и хочется. Но ты понимаешь, что на том уровне, на каком ты играл, ты уже не выступишь. Сверху всё видно. На льду ты должен принимать решения за считанные доли секунды. Я это прекрасно понимаю, поэтому не пытаюсь унизить ребят или что-то обидное им сказать, просто стараюсь помочь. Когда один на один беседуем, я пытаюсь сделать так, чтобы между нами не было стены, ширмы, просто говорить как бывший хоккеист с хоккеистом действующим.

- Что легче: играть в хоккей или быть генеральным менеджером?

- Первое, причем намного. Ты вышел, отыграл, хоть эмоции свои выплеснул, а когда сидишь наверху и смотришь хоккей, они остаются с тобой. Это тяжело.