Максим Великов: Динамо — это судьба

Нынешний сезон для защитника бело-голубых Максима Великова складывается очень непросто. Травмы следуют одна за другой. Тем не менее Максим не раскисает. Он настоящий боец. И в жизни, и на льду.

– Этот сезон для тебя начался крайне неудачно. Сначала ты получил травму на Кубке мэра. А потом, сыграв всего несколько матчей, снова травмировался. Что чувствовал в эти моменты?
– На первую травму я отреагировал еще не так остро. Но когда, восстановившись, я отыграл четыре матча и в пятом получил перелом руки, испытал настоящую злость. Это ни к кому конкретно не относилось. Просто по ощущениям сразу понял, что травма – серьезная. И что теперь я снова вне игры. Неописуемое состояние. Теперь вот жду не дождусь, когда же выйду на площадку

– Мартин Штрбак мне признался, что для него смотреть хоккей с трибуны невыносимо. А для тебя?
– Аналогично. На трибуне ты гораздо больше нервничаешь. Понимаешь, что не можешь ничем помочь команде. Особенно тяжело, если случаются нервные концовки. Например, в матче с «Амуром» в последние минуты я так переживал, что просто не выдержал и ушел. Нервные клетки, как известно, не восстанавливаются.

– Нынешним летом у тебя в семье произошло пополнение. И ты уже стал дочку приобщать к хоккею, беря ее с собой на игры. Не рано?
– Просто ее оставлять не с кем. На самом деле ничего страшного в этом нет. На хоккее дочка ведет себя спокойно. Однажды я заметил, что она и по телевизору смотрит хоккейные матчи. И не отворачивает голову. Я поэтому и решил взять ее с собой на хоккей. Конечно, никто не собирается делать из нее хоккеистку. Но пусть смотрит, чем папа занимается.

– А у сына как дела?
– Нормально. Он ходит в детско-юношескую спортивную школу ЦСКА. Пока, конечно, рано делать какие-то выводы. Сыну всего-то пять лет.

– Но он с удовольствием ходит на хоккей?
– Да. Тем более у него уже потихонечку начинает получаться. Бывает, когда тренировки нет, он просыпается и спрашивает: «Мы сегодня тренировку проспали?» Так что он готов заниматься хоккеем без выходных.

– В свое время тебе предлагали из ХК МВД перейти в «Динамо», но тогда переход не состоялся. Однако все равно здесь оказался. Это судьба?
– Выходит, что так. От судьбы не уйдешь (улыбается).

– Почему ты вообще решил заняться хоккеем?
– А я за братом все время ходил. Он меня на два года старше. Брат – в легкую атлетику, я – туда же. Он – в плавание, я – на прыжки в воду. Брат пошел в хоккей, и я за ним. Мне тогда почти 8 лет было. Сейчас уже бы не взяли.

– А почему защитником стал?
– Я же сам по себе тяжелый. В детстве выделялся габаритами. Да и бросал хорошо для своего возраста. И вот тренер Климов Виталий Федорович определил меня в защиту. При этом всегда просил подключаться к атаке. Прозанимался я в Саратове до 15 лет. А потом Климов сказал, что мне лучше отсюда уехать. Да я и сам понимал, что здесь никаких перспектив нет. Те команды, которые мы раньше 8:2, 8:3 обыгрывали, стали нас побеждать со счетом 12:0. Роста не было.

– И ты отправился в Москву?
– Да. Причем денег не было. Родители собрали только мне на билет. Я остановился в Москве у друга отца. И поехал на просмотр в ЦСКА. Тогда для себя решил, если не подойду, завяжу с хоккеем. Попал к Чабарину, который был первым тренером Фетисова. Я ему подошел, и он пригласил меня приехать на летнюю предсезонку. Так попал в интернат ЦСКА.

– Жизнь в интернате, наверное, веселая была?
– Да уж, веселая. Случались времена, когда есть нечего было. Серьезно. Помню, мы один батон на троих делили.

– Андрей Хомутов рассказывал как-то, что когда у них не было денег, они булочки в столовой воровали. У тебя было что-то подобное?
– А у нас просто нечего было в столовой воровать (смеется). На самом деле был такой порцион, что не наедались вообще. А по поводу воровства… Мы арбузы брали. Приходили с ребятами- боксерами вместе. Но мы не наглели. Просто говорили: «Дайте нам один арбуз». Нам никто не отказывал.

– А почему именно с боксерами ходили?
– А потому что это была их идея. Мы с ними дружно в интернате жили. Помню, был такой Юра. Старше всех лет на пять. Фамилию называть не стану. Вот он и был инициатором этих походов.

– Да, с боксерами лучше дружить. А у тебя случались с ними конфликты?
– Один раз я с боксером  схлестнулся. С дагестанцем. Он был года на три постарше. Но легковес. И мы стояли с ним в туалете, о чем-то спорили. Он первым меня ударил. Причем я даже не видел этого удара. Тот быстро руку выкинул. У меня потом приличная шишка была. Удар, конечно, у него поставленный был. Но свалить меня с ног не получилось. А я с ним сразу в клинч вошел и массой задавил. Он потом еще с одним хоккеистом подрался. И от него тоже получил. В итоге, тот дагестанец так и не ужился в коллективе и уехал домой.

– Ты после того боксера еще с кем-нибудь дрался в жизни?
– Последний раз дрался, наверное, лет шесть или семь назад. В Саратове. С соседом. Причем, с детства друг друга знали. Он постарше меня на два-три года был. Я шел вечером домой. Уже темно было. И встретился с двумя друзьями брата. Стал с ними разговаривать. А сосед вышел пьяный на крыльцо с женой и начал на нас орать матом. При этом он не видит, кому кричит, а мы не видим – кто кричит. Подошли поближе. Начали ему говорить, что не надо так с нами разговаривать. А он: «А мне все равно». И первый ударил друга брата. Ну я и вступился. А сосед здоровый был – под два метра и 115 килограммов. Но мне повезло: я его сразу же свалил. Он от меня такой прыти не ожидал…

– В интернате ты наверняка режим нарушал?
– Если по поводу выпивки, то никогда до поросячьего визга не доходило. А так, гуляли, конечно, по ночам. У нас воспитатели в 23.00 выключали центральный рубильник. Уже нельзя было ни телевизор посмотреть, ни книжку почитать. Тогда мы по пожарной лестнице спускались с третьего этажа на второй. А там был козырек, с которого мы прыгали в снег. И на дискотеку. Однажды у нас парень сорвался, и пятки себе отбил. Ему помогли обратно залезть. Но дискотеку он тогда пропустил (смеется).

– Можешь вспомнить момент самой сильной физической боли в жизни?
– Наверное, когда тебя головой о борт бьют. Это даже не столько боль, сколько страх, что темнота в глазах может остаться на всю жизнь. Это мгновенный страх, но он проскакивает. Помню, играли как-то с «Ладой». Мы тогда еще в Подольске выступали. И мне Емелин локтем в голову дал, и я ударился в борт. Сразу темно в глазах стало. Меня потом доктор отвел в свою комнату, положил под голову снег и ушел. А я лежу и думаю, что вот сейчас встану и пойду обратно на лед. Но понимаю, что я в каком-то лабиринте и мне из него не выбраться. Я вскочил на кушетку, а рядом – никого. Вот тогда возник страх.

– А когда ты в позапрошлом сезоне угодил в жуткую аварию, страха не было?
– Страшно стало позже. Когда все осознал.

– А что там вообще произошло?
– Я возвращался с базы на своей машине. Справа сидел Стельнов. Сзади еще ребята из команды. Ехал со скоростью 110 километров в час. В Купавне есть поворот налево. Перед ним светофор. И со стороны Купавны выехала «Волга» на красный свет. Из-за нее побились две иномарки. Я же, чтобы не врезаться, стал уходить вправо. Меня занесло на обочину. Помню, увидел перед собой столб и дерево. Еще подумал, что смогу проскочить между ними. Но в самый последний момент понял, что правой стороной, где сидел Стельнов, врезаюсь в дерево. И, недолго думая, вывернул руль, врезавшись своей стороной в столб. Может, благодаря этому никто в машине серьезно не пострадал. Я же получил удар в лоб от подушки безопасности. Еще были какие-то порезы на руках и ноге. А за нами ехали Хасанов с Соловьевым. Они забрали ребят к себе в машину. Потом подъехал наш автобус. Оттуда выскочил весь белый Знарок. Подбежал ко мне, спросил, как я, где ребята. А «Волга» та, кстати, так и уехала. Никто ее не нашел. Меня же еще и сделали виновным: дескать, я не справился с управлением машины. Еще и деньги платил за восстановление трех сбитых светофоров. На них столб упал, в который я врезался.

– Не страшно было после этого за руль садиться?
– Нет. Причем я уже на следующий день сел за руль. Помню, поехал на штраф- стоянку забирать машину. Когда ее увидел, вот тогда действительно страшно стало. Меня там спрашивают: «Вы кто?» «Хозяин машины», – отвечаю. «А мы думали, – говорят, – что после такой аварии одни трупы остались. Ты, в рубашке, наверное, родился».

– Расскажи, как познакомился со своей женой?
– Наше знакомство с ней получилось случайным. Играли мы в Твери против хоккейного клуба МВД. А за нашу команду выступал Андрей Максименко. У него жена приехала с сестрой на этот матч из Москвы. И они сидели прямо за нашей лавкой. Ну а во время игры, когда перелезаешь через борт, иногда бросаешь взгляд на трибуну. Вот я и спросил: «Андрюх, а кто это рядом с твоей женой сидит?» Оказалось, сестра. Попросил его познакомить. А потом начали с ней общаться. Она ко мне в Саратов приезжала. Буквально через год после знакомства у нас сын родился. А расписались с женой за месяц до его рождения. Свадьбы никакой не было. Просто пришли в загс. Даже без свидетелей. Обменялись кольцами. Потом зашли в Макдоналдс. Взяли по кока-коле. А потом я на тренировку поехал, а она на работу. Понятно, что многие женщины любят всякие торжества. А у меня жена – человек простой. Повезло.

– Сразу почувствовал, что это твой человек?
– Да. Понравилась она мне сразу. Самое главное – готовит хорошо (смеется). Дома всегда есть чего покушать.

– А сам умеешь готовить?
– Я умею готовить, но не люблю. Помню, однажды в интернате блины пек. Столько на них продуктов с ребятами перевели. Жарил я их, наверное, часа три с половиной. Напек две горы блинов. И все съели за 10 минут. Там человек 25 пришло на блины.

– Больше в интернате блинов не жарил?
– Нет уж (смеется). Дома, правда, меня иногда сын просит: «Пап, сделай блины». Бывает, в выходной день с утра встанешь, быстренько блинов испечешь. Сын от запаха просыпается и радостно спрашивает: «Это ты мне блины делаешь, да?»